Космическая трилогия - Страница 82

— Я всё думаю, — произнес женский голос, — все ли у вас повторяют одно и то же. Я же сказала, что нам нельзя оставаться на Твердой Земле. Почему же ты не замолчал и не заговорил о чем другом?

— Потому что это очень странно, — отвечал мужской голос. — В моем мире Малельдил действует иначе. К тому же, Он не запретил тебе думать о том, чтобы жить на Твердой Земле.

— Зачем же думать о том, чего нет и не будет?

— У нас мы вечно этим заняты. Мы складываем слова, чтобы описать то, чего нет, — прекрасные слова, и складываем мы их неплохо, а потом рассказываем это друг другу. Называется это поэзией или литературой. В том старом мире, на Малакандре, тоже так делают. Это и занятно, и приятно, и мудро.

— Что же тут мудрого?

— Понимаешь, на свете есть не только то, что есть, но и то, что может быть. Малельдил знает и то и другое, и хочет, чтобы мы знали.

— Я никогда об этом не думала. Когда я говорила с Пятнистым, мне казалось, что у меня, будто у дерева, все шире и шире разрастаются ветки. Но это уж совсем непонятно! Уходить в то, чего нет, и говорить об этом, и что-то делать… Спрошу-ка я Короля, что он об этом думает.

— Вечно мы к этому возвращаемся! Если бы ты не рассталась с Королем…

— А, вот! И это «могло бы быть». Мир мог быть таким, чтобы мы с Королем не расставались.

— Нет, не мир, вы сами. Там, где люди живут на Твердой Земле, они всегда вместе.

— Ты забыл, нам нельзя жить на Твердой Земле.

— Но думать об этом можно. Не потому ли Он запретил там жить, чтобы у вас было что выдумывать?

— Я еще не знаю. Пусть Король сделает меня старше.

— Как бы хотел я увидеть твоего Короля! Правда, в таких делах он вряд ли старше тебя.

— Эти твои слова — словно бесплодное дерево. Король всегда и во всем старше меня.

— Мы с Пятнистым сделали тебя старше кое в чем. Такого блага ты не ждала. Ты думала, что все узнаешь от Короля, а Малельдил послал тебе других людей, о которых ты и не помышляла, и они сказали тебе то, чего не знает Король.

— Теперь я вижу, зачем мы с ним разлучились. Малельдил дал мне странное и доброе благо.

— А если бы ты не стала меня слушать и твердила, что спросишь Короля? Разве тогда ты не отказалась бы от того, что есть, ради того, чего тебе хочется?

— Это трудный вопрос. Малельдил не помог мне на него ответить.

— А ты не видишь почему?

— Нет, не вижу.

— Мы с Пятнистым объяснили тебе многое, чего Он не объяснил. Разве ты не видишь, что Он хочет, чтобы ты немножко отошла от Него?

— Куда же? Ведь Он повсюду.

— Да, но не в этом смысле. Он хочет, чтобы ты стала взрослой женщиной. Ведь пока что ты не закончена. Это животные ничего не решают сами. Теперь, когда ты увидишь Короля, не он тебе — ты ему многое расскажешь. Ты будешь старше его и сделаешь его старше.

— Малельдил не позволит, чтобы так было. Это — как плод, у которого нет вкуса.

— Нет, вкус тут будет, для Короля. Тебе не приходило в голову, что иногда он устает быть старшим? Может, он больше полюбит тебя, если мудрее будешь ты?

— Это поэзия или правда?

— Это правда.

— Разве можно любить больше? Никакая вещь не бывает больше себя самой.

— Я хотел сказать, что ты станешь больше похожа на женщин нашего мира.

— А какие они?

— Очень смелые. Они всегда обретают новое и неожиданное благо и видят его задолго до мужчин. Их разум обгоняет то, что им скажет Малельдил. Им не надо ждать, чтобы Он объяснил, что же хорошо, — они это знают сами. Собственно говоря, они — малельдилы, только поменьше. Оттого, что они так мудры, они очень красивы, настолько же красивей тебя, насколько ваши тыквы вкуснее наших. А оттого, что они красивы, мужья любят их настолько же сильнее, чем любит тебя Король, насколько пламень Глубоких Небес, который мы видим из нашего мира, красивей вашего Золотого Потолка.

— Хотела бы я увидеть ваше небо!

— И я бы хотел, чтобы ты его увидела.

— Как прекрасен Малельдил и чудесны Его дела! Может быть, Он произведет от меня дочерей, которые будут больше меня, как я больше животных. Это лучше, чем я думала. Я думала, я всегда буду Владычицей и Королевой. Теперь я вижу, что я, наверное, как эльдилы. Наверное, мне дано лелеять и беречь детей, пока они слабы и малы, и пасть к их ногам, когда они станут лучше и сильнее меня. Значит, не только мысли растут все шире, как ветви. И радость растет.

— Лягу-ка я посплю, — сказал другой голос, и тут уж это был несомненно голос Уэстона, да еще и довольно сварливый. До сих пор Рэнсом точно знал, что говорит Уэстон, но голос его во тьме был до странности не похож на тот, знакомый, а терпеливый, мягкий тон совсем уж не походил ни на привычную важность, ни на привычную грубость. И потом, можно ли за несколько часов совершенно оправиться от такого припадка? Можно ли добраться до плавающего острова? Слушая ту беседу, Рэнсом гадал и сомневался. Говорил Уэстон — и не Уэстон, это было очень страшно, особенно в полной тьме. Рэнсом то и дело прогонял дичайшие мысли, а когда беседа кончилась, понял, как напряженно за ней следил. Ощутил он торжество, хотя никакой победы не одержал. Воздух просто звенел; он даже приподнялся, прислушался, но услышал только шепот теплого ветра да тихий рокот волн. Видимо, победный звон шел изнутри. Он снова лег и понял, что все звенит вокруг, но без звука. Слава и радость проникали в самое сердце, но не через слух, словно у него появилось новое чувство… словно сейчас, при нем, запели утренние звезды… словно Переландра только что создана (ну, это, может, и правда). Он ощутил, что удалось избежать большой беды, и понадеялся, что второй попытки не будет. Потом пришло самое лучшее: он подумал, что послан сюда не как деятель, а как зритель — и почти сразу уснул.