Космическая трилогия - Страница 1

К оглавлению

1

НЕСКОЛЬКО СЛОВ
О
КЛАЙВЕ С. ЛЬЮИСЕ

I

Клайв Стейплз Льюис родился 29 ноября 1898 г. в Ирландии. Первые десять лет его жизни были довольно счастливыми. Он очень любил брата, очень любил мать и много получил от нее — она учила его языкам (даже латыни) и, что важнее, сумела заложить основы его нравственных правил. Когда ему еще не было десяти, она умерла. Отец, человек мрачноватый и неласковый, отдал его в закрытую школу подальше от дома. Школу, во всяком случае — первую из своих школ, Льюис ненавидел. Лет шестнадцати он стал учиться у профессора Кёркпатрика. Для дальнейшего важно и то, что Керкпатрик был атеистом, и то, что ученик сохранил на всю жизнь благодарное, если не благоговейное отношение к нему. Многие полагают, что именно он научил Льюиса искусству диалектики. Так это или не так, несомненно, что Льюис попытался перенять (на наш взгляд, успешно) его удивительную честность ума.

В 1917 г. Льюис поступил в Оксфорд, но скоро ушел на фронт, во Францию (ведь шла война), и, лежа в госпитале, открыл и полюбил Честертона, но ни в малой степени не перенял тогда его взглядов. Вернувшись в университет, он уже не покидал его до 1954 г., преподавая филологические дисциплины. Английскую литературу он читал тридцать лет, и так хорошо, что многие студенты слушали его по нескольку раз. Конечно, он печатал статьи, потом — книги. Первая крупная работа, прославившая его в ученых кругах, называлась «Аллегория любви» (1936), но это не нравственный трактат, а исследование средневековых представлений.

В 1954 г. он переехал в Кэмбридж, потому что ему дали там кафедру. В 1955 г. стал членом Британской академии наук. В 1963-м — ушел в отставку по болезни, а 22 ноября 1963 г. — умер, в один день с Джоном Кеннеди и Олдосом Хаксли.

Казалось бы, почтенное жизнеописание крупного ученого. Так оно и есть. Но были и другие события, в данном случае — более важные.

Льюис потерял веру в детстве, может быть тогда, когда молил и не умолил Бога исцелить больную мать. Вера была смутная, некрепкая, никак не выстраданная; вероятно, он мог бы сказать, как Соловьев-отец, что верующим он был, христианином не был. Во всяком случае, она легко исчезла и не повлияла на его нравственные правила. Позже он писал: «Когда я поступил в университет, я был настолько близок к полной бессовестности, насколько это возможно для мальчишки. Высшим моим достижением была смутная неприязнь к жестокости и к денежной нечестности; о целомудрии, правдивости и жертвенности я знал не больше, чем обезьяна о симфонии» («Страдание»). Помогли ему тогда люди неверующие: «…я встретил людей молодых, из которых ни один не был верующим, в достаточной степени равных мне по уму — иначе мы просто не могли бы общаться, — но знавших законы этики и следовавших им» (Там же). Когда Льюис обратился, он ни в малой мере не обрел ужасного, но весьма распространенного презрения к необратившимся. Скажем сразу, это очень для него важно: он твердо верил в «естественный закон» и в человеческую совесть. Другое дело, что он не считал их достаточными, когда «придется лететь» (так сказано в эссе «Человек или кролик»). Не считал он возможным и утолить без веры «тоску по прекрасному», исключительно важную для него в отрочестве, в юности и в молодости. Как Августин, один из самых чтимых им богословов, он знал и повторял, что «…неспокойно сердце наше, пока не упокоится в Тебе».

До тридцати лет он был скорее атеистом, чем даже агностиком. История его обращения очень интересна; читатель сможет узнать о ней из книги «Настигнут радостью». Занимательно и очень характерно для его жизни, что слово «joy» — «радость», игравшее очень большую роль в его миросозерцании, оказалось через много лет именем женщины, на которой он женился.

Когда он что-то узнавал, он делился этим. Знал он очень много, слыл даже в Оксфорде одним из самых образованных людей и делился со студентами своими познаниями и в лекциях, и в живых беседах, из которых складывались его книги. До обращения он говорил о мифологии (античной, скандинавской, кельтской), литературе (главным образом средневековой и XVI века). Он долго был не только лектором, но и «tutor»’ом — преподавателем, помогающим студенту, вроде опекуна или консультанта. Шок обращения побудил его делиться мыслями обо всем том, что перевернуло его внутреннюю жизнь.

Он стал писать об этом трактаты; к ним примыкают и эссе, и лекции, и проповеди, большая часть которых собрана в книги после его смерти. Писал он и полу-трактаты, полуповести, которые называют и притчами — «Письма Баламута», «Расторжение брака», «Кружной путь». Кроме того, широко известны сказки, так называемые «Хроники Нарнии», трилогия — «За пределы Безмолвной планеты», «Переландра», «Мерзейшая мощь», — которую относят к научной фантастике, тогда как это «благая утопия», или, скорее, некий сплав «Fantasy» с нравственным, а то и богословским трактатом. Наконец, у него есть прекрасный, печальный роман «Пока мы лиц не обрели», который он писал для тяжелобольной жены, несколько рассказов, стихи, неоконченная повесть.

Многое переведено, многое уже вышло у нас. Этому можно только радоваться; но тут встают другие вопросы.

II

Когда здесь, у нас, вдруг «обнаружили» Льюиса, он показался очень своевременным. Тогда мы не знали, что именно в это время «там» — в Англии, в Америке — воскресает, а не угасает интерес к нему. В начале шестидесятых, после его смерти, довольно уверенно предсказывали, что интерес этот скоро угаснет совсем. Вообще в шестидесятых, а где — в пятидесятых, как-то быстро и бездумно положились на то, что откат влево, неизбежный после авторитарности, тоталитарности, всезнайства, так и останется, и других колебаний маятника уже не будет. Они были, и слава Богу, что многим пришел на помощь Льюис, а не один из категоричнейших проповедников Веры-и-Порядка любой ценой.

1